Школьные тайны и геометрия первой любви. Американские приключения русской учительницы - Татьяна Мануковская

– И долго ты так будешь валяться? – У тебя вторую неделю температура под сорок. И кровоизлияние в левом глазу.

– Правда?!! – в ужасе переспросила я и уставилась в поданное мне зеркальце. Лицо испугать могло кого угодно (но только не американских медиков). Под глазами висели лиловые мешки, левый глаз по-вампирски сверкал зрачком сквозь кровавую плёнку. Правое верхнее веко устало до того, что решило прикорнуть и сползло чуть-чуть вниз, остановленное пока ещё крепкими ресницами.

– Но что я могу поделать?! Обещали позвонить, когда моя операция будет включена в расписание.

– Детка, ты в Америке, здесь ты сама о себе заботиться должна. У тебя когда поездка в Мексику?

– Через две недели.

– И ты не знаешь, что делать?!!! Давай бумагу. Диктуй все даты, когда ты к врачу обращалась. Дай мне данные о поездке и её стоимость. Лежи и жди.

Она быстро и грамотно написала заявление главному врачу больницы (поликлиник в Америке нет), пригрозив взыскать стоимость поездки в стократном размере, если из-за неоказания мне положенной по страховке медицинской помощи я эту поездку буду вынуждена отменить. Потом заставила меня его подписать. Я не спорила.

Письмо мы доставили врачу в четверг (вести машину сама я физически не могла, а больница была в 110 километрах от моего дома), а на понедельник, то есть через три дня, мне назначили операцию.

В той стране, где я родилась, в Советском Союзе, был лозунг: «Кадры решают всё». В той стране, где я сейчас временно жила и работала, в США, я бы везде вывешивала стикер: «Деньги решают всё». Что вам нравится больше, решайте сами.

Итак, я заглушила двигатель, зачем-то захватила зонтик, (ведь выезжала я в дождь) и, спрятав смятение и неуверенность за властным учительским голосом, потребовала от администратора немедленно пригласить доктора Хат. Замороженная улыбка появилась на бесцветном, без всякого выражения, лице девушки и исчезла. Пошептавшись со своим компьютером, она вяло махнула безвольной рукой куда-то вправо. Я не стала переспрашивать и поспешила в том направлении, куда она показала.

В узком белом коридоре одна дверь была распахнута. В неё я и вошла. Кабинетик оказался меньше, чем я ожидала. Два на три метра, не больше. Тюремный стандарт. Да и внутри было как в камере: какие-то нары, один стул, ни окна, ни картинки на стене, ни даже жизнеутверждающих плакатов типа «Если в пустой комнате ты слышишь голоса, не пугайся: все писатели с этого начинали».

Или, например, что-то типа « Не впадай в психоз сразу. Дождись, когда тебе принесут счёт за оплату больницы!».

Но стены были серыми и унылыми до безобразия.

Вдруг раздались шаги и чей-то голос. И то и другое доносилось из коридора. Я выглянула. Ко мне направлялся клоун. В такой больнице, как эта, клоуном в ночь Хэллоуина мог быть кто угодно: пациент, врач, применяющий творческие методы лечения, волонтёр, пришедший развлечь больных. Тот, который спешил ко мне, походил на живого настоящего клоуна из самого настоящего цирка. На носу красный шарик. На голове рыжий парик. Глаза заводные. Походка с приволакиванием обеих ног, которые путались в непомерно широких и длинных горошковых штанах на одной лямке.

Я, на всякий случай, поздоровалась.

– Оу, оу, привет зрителям! Вас поместили в одиночную камеру? – весело затараторил циркач.

– Похоже на то, – бодро поддержала разговор я.

– И что же Вы натворили?

– Диктору с радио нагрубила.

– Грубить плохо. Надо веселить…

С этими словами он захлопнул мою дверь и двинулся дальше. В один прыжок я оказалась рядом с дверью и стала её трясти, пытаясь открыть. Я нападала на неё сбоку, в фас и с разбегу. Бесполезно. Потом я вспомнила Шурика из «Кавказской пленницы», громко рассмеялась и стала думать. Это же не простая больница. И замки у них непростые:

– К нам – добро пожаловать! А вот наружу – это как доктор решит!

Доктора, между тем, не было. А желание выбраться из этой клетки росло с нездоровой скоростью.

На ум пришло маленькое происшествие, которое случилось со мной на днях. По пути на работу я ежедневно проезжала мимо новостройки. Рабочие возводили целый микрорайон из небольших частных домиков. Я была поражена, как быстро они их строили. Каждые 8—10 дней я насчитывала одним домом больше. Наконец, любопытство стало нестерпимым, и я остановилась рядом с группой рабочих. Я решила спросить, как они умудряются строить так быстро. В чём секрет?

– Ну, во-первых, мы не закладываем фундамент. Дома стоят прямо на земле, – объяснил мне бригадир.

– Во-вторых, мы же возводим их из готовых конструкций. А конструкции эти очень лёгкие, практически из гипсокартона. Собрать из них дом – сущий пустяк.

Тут его позвали, а я решила проверить информацию. Тихонько, стараясь быть незамеченной, я вошла внутрь и выбрала для опыта одну стенку. Размахнувшись левой ногой (для чистоты эксперимента я использовала более слабую ногу), я «вжахнула» подошвой туфли по этой перегородке. Туфля вместе с подошвой исчезли из виду. Они оказались по другую сторону стены, в которой зияла большая дыра. В панике, я нашла выход, рядом с которым не было строителей, махом вылетела из строения, мухой влетела в машину, газанула так рьяно, как мне до этого ни разу не удавалось, и натурально «смылась» с места происшествия.

Я вспомнила всё это, глядя на зонтик. Потом встала со стула, крепко зажала его в руке, предварительно плотно сложив, и со всей силы ткнула им в противоположную от двери стену. Зонтик в моей руке ополовинился в ту же секунду. Вторая его часть оказалась в соседней комнате. Вытащив её назад, я, быстро соображая, спрятала зонт в свою большую учительскую сумку и «вставила» глаз в дырку.

Я не поверила своим глазам. Передо мной был тот же самый клоун. Он, казалось, репетировал сцену «клоун в зоопарке». Он становился на четвереньки, полз к непонятно кому, строил этому «никому» разные страшные и смешные рожи, а потом резко отпрыгивал и залезал на кровать. Там он начинал «отрываться по полной»: танцевал, делал «хип-хоп» и хитрым голосом вопил:

– Вот тебе! Кукиш с маслом, а не моя голова! Вот тебе, волосатый!

Тут, повернувшись на одном прыжке к стене с дыркой, он увидел мой глаз. Клоун подскочил к стене и зашептал:

– Ты чей? – обращался он явно напрямую к глазу.

– Это мой глаз, – зашептала я в ответ.

– А как ты дырку в стене просверлил?

– А у меня волшебный зонт.

– Ты, что ли, фокусник?

– Да… А ещё дрессировщик, в школе…

При слове «дрессировщик» клоун буквально взвыл. Он кинулся к двери и стал звать на помощь. Санитар был в его палате через минуту. Клоун показывал на дырку, долдонил что-то про дрессированного фокусника и закрывал голову ладонями. Санитар успокаивал его, мягко и бережно обняв, а сам вызывал по мобильному доктора.

Скоро меня открыли. На пороге стоял очень худой, с подвижным, но мягким лицом индиец. Кроткие, усталые, с розовыми от бессонницы прожилками глаза, смотрели на меня с укором. Я чувствовала себя вроде как виноватой, а, с другой стороны, вроде как потерпевшей. « Виноватость» я отключила за ненадобностью, включила так любимую американцами «эффективность», и твёрдо спросила:

– У вас всех посетителей так принимают? Или только преподавателей?

– А Вы кто?

– Та, кого Вы просили приехать и помочь Вам.

– Так Вы миссис Ти?

– Ну да…

– А почему Вы в этой комнате для буйных, оказались? И как Вы дырку в стене проделали?

Чем спокойнее и профессиональнее он со мной разговаривал, тем больше меня душил хохот. В этот раз передо мной возникла бесподобная Наталья Крачковская из «Ивана Васильевича…», которая с блаженной улыбкой говорила:

– И тебя полечат. И меня полечат…

Я ничего не могла с этим хохотом поделать. Я присела на «нары» для буйных и зашлась в смехе. Умом я понимала, как это выглядит и что может подумать доктор, но сердце требовало «отдушки», – оно у меня привыкло жить в радости.

Насмеявшись, я уверенным тоном сказала, что к дырке в стене никакого отношения не имею. У них, видите ли, комната для буйных открыта всю ночь, а они ещё дыркам в стенах удивляются.

Но клоун предательски «частил» и тыкал в мою сторону пальцем.

– У неё волшебный зонт. Она фокусник… Она дрессировщик… В клетку её!

Мы с доктором вышли и направились к его кабинету.

– А кто этот клоун? – спросила я. Не всё мне вопросы задавать, я тоже имею право поинтересоваться.

– Это очень хороший и всеми уважаемый человек. Он настоящий клоун. Больше двадцати лет в цирке отработал.

– А что же случилось?

– Да всё самомнение непомерное виновато, – тут доктор Хат так на меня глянул, что я опустила глаза.

– Возомнил себя «клоуном, зверей укрощающих», и решил льва рассмешить.